Я притворился врачом и пробрался в “ковидник”, чтобы ухаживать за бабушкой. Теперь мне угрожают власти

Сергей Самборский — 27-летний сварщик из Томска. В конце октября о нем и его больной коронавирусом бабушке узнала вся страна. Но его попытки рассказать правду о ситуации с пандемией в России обернулись против него. 

Сначала историю Сергея исковеркали госСМИ, потом его вызвали в Следственный комитет и сказали, что его видео — монтаж. Когда стало ясно, что власти не только не намерены ничего слушать, но вообще собираются арестовать его, он бежал в Грузию.

Мы встретились с Сергеем в Тбилиси. Теперь и за пределами России он не чувствует себя в безопасности. По понятным причинам, Сергей не делится своими планами на будущее.

Интервью было отредактировано и укорочено.

Мою бабушку звали Юлия Федоровна. Она преподавала русский язык, литературу и историю, очень много светлых голов выучила, половина уже имеют степени ученые, магистрские степени, доктора филологических наук. Она самый светлый человек, которого я знал, самый достойный. Она научила меня играть на фортепиано. Я даже родных, жену бывшую я так не люблю, как любил бабушку. Она меня воспитывала с детства, жестко специально, чтобы более-менее нормальным человеком вырос. Вот и вырос не совсем нормальным, но устраивает вполне. Я за бабушку в огонь и воду готов был идти.

В Томске я работал с сварщиком. У меня была тихая, размеренная, спокойная жизнь, никаких проблем не было. Друзей было немного, но зато настоящие. Жил с женой, братом и бабушкой.

Томск — очень красивый город. Я патриот своего города, потому что я там жил и родился. Я знаю все леса, все реки и все это знаю, в радиусе 100-150 км. Люди там добрые, а вот с властью проблема.

Люди в больницах умирают. Они лечат теми лекарствами, которые ВОЗ (Всемирная организация здравоохранения) не рекомендует для людей с тяжелым течением болезни, какое было у моей бабушки: например, арбидол. Гриппферон бабушке вообще непонятно зачем назначили. И неважно, сломана ли у тебя нога, открытый перелом ноги, если у тебя температура больше 37,1, тебя везут сразу в “ковидарий”, даже если ты полностью здоров, там оперируют и там оставляют. Если тебе плохо, вызываешь “скорую”, они приезжают через шесть дней. У меня друг, он вызвал “скорую”, к нему приехали через месяц. Он говорит: “Вы что, идиоты? Я уже переболел”. Я вам клянусь. Это смешно, просто такой абсурд.

Меня не касались проблемы, я не сталкивался с большой несправедливостью, но с бюрократией да, каждый день. Чтобы бабушке выбить коляску инвалидную получить, которая тоже ей положена по закону, я шесть месяцев звонил, просил коляску.

Моей бабушке было 84 года, у нее был Альцгеймер. Я ухаживал за ней дома. Она была частично парализована, полная атрофия мышц. Я менял ей подгузники, кормил ее, мыл. 21 октября, около пяти часов вечера, я готовил ей еду, и вдруг она начала “булькать”. Поворачиваюсь, а у нее прям пена, слизь, глаза закатились, губы посинели. Я ее перевернул, кинул как-то себе на колени — вышла слизь. Я положил обратно и вызвал скорую. 

Когда я приехал в больницу, бабушку уже увезли на КТ. Я подхожу к регистрации и спрашиваю, где такая-то. Они говорят: до конца коридора и туда. Люди сидят, человек 50, кашляют. Все с ковидом. Я прохожу, бабушка лежит на носилках, на каталке, голая, с маской медицинской на подбородке, дрожит. Я ищу врача, говорю — холодно. Он ушел, минут 15 искал санитара. Пришел санитар, увез в комнату, где подтвержденный ковид и говорит “заходи”.

Потом я пошел искать бабушку. Она лежала в палате с пятью койками, все пациенты — ковидные. Врач сказал, что ей нужен кислород. Я записал номер телефона женщины, ее соседки по палате, и ушел примерно через час. На следующий день я позвонил этой женщине. Она сказала, что никто к моей бабушке не приходил. Никто не кормил ее, не мыл и не менял подгузники. Пролежни ей не обрабатывали, не кормили, дали один шприц воды.

Это просто стало бомбой новостной. Я человек импульсивный, меня охватили сразу чувства, эмоции, я сразу побежал, прям сразу.

Я просил врача по-нормальному меня туда пустить, я готов был заболеть, подписать все бумаги. Он меня уверял, что с бабушкой все хорошо и будет все хорошо. Я вышел, посмотрел как санитары выходят в этой же одежде на улицу, в которых они входят в ковидники, курят, в грязных бахилах заходят обратно. Стояла “Скорая помощь”, я купил у них защитный костюм. Они, конечно, не имеют права, но этот костюм защитный рублей 400 стоит, а они мне продали за тысячу. Это Россия.

За здание зашел, переоделся, взял и прошел. Охраны нет, открытая дверь, я начал снимать, но никто на меня косо не посмотрел. Спросил — “где?”, сказали — “там”, все.

Когда я пришел к бабушке, я был в ужасе. Она была в общей палате, она была привязана, вся рука в синяках, вмятины от повязок. Кислородная маска на лбу, подгузник в выделениях, пролежни просто красной фигней помазали, все. У нее три пролежня: один на колене и два на бедрах. Правую повязку поменяли, а левую, ее даже переворачивать не стали, левая старая была. 

Как это объяснить? Это безразличие, лень. И это не исключение. Это происходит в больницах по всей России, мне написали тысячи людей со своими историями.

Я провел 8 или 9 часов в отделении. Я выходил и в основном прятался, чтобы просто меня лишний раз не спрашивали. Где-то женщина просила воды принести, там поправил постельное белье, тут мусор собрал.

25 октября, в воскресенье, был мой последний день в больнице. я пришел туда. Меня тогда уже раскусили, что это я. Я сел к бабушке на койку. Она мне говорит: “Сережа, я тебя люблю”. Она узнала меня на несколько секунд, до этого она меня три года не помнила. Это того стоило.

Я отправил видео местному каналу ТВ2, это лучший региональный канал, они всегда освещают реальные проблемы людей и говорят правду, сколько бы раз им не угрожали. За 2-3 дня моя история разлетелась по всей России. Сначала я оставался анонимным, меня называли “внуком из Томска”. После того, как ТВ2 опубликовал мою историю, полиция конфисковала их записи и вызвала редактора Александра Сакалова на допрос.

Я думал, Москва поможет. Потому в Москве не знают, что творится в регионах. Может, знают где-то на своих уровнях, но официально об этом не говорят, официально у всех все хорошо. Москва — это отдельное государство в России. Даже омская группа 25/17 поет: моя Москва — это столица твоей страны. Это отдельное государство, там живут другие люди, там другие законы. Я полетел в Москву, потому что это было последним оплотом надежды.

Это был мой первый раз в Москве. Я залез в долги, чтобы туда улететь, потому что денег не было. Я пришел в Следственный комитет, включил видео. Мне сказали: вы, конечно, можете написать заявление, но реакция будет через месяц, может быть. Я ему предлагал посмотреть видео, говорил, что готов предоставить видео и фотографии, а он просто говорил: “и что это даст?”

После Следственного комитета я поехал в генеральную прокуратуру. Там была женщина прокурор, она очень помогла она сразу побежала совещаться. Через полчаса мне позвонили из Томска и сказали: “А почему вы к нам не обратились?”. Я пришел в администрацию президента, написал заявление. Но мне пришли отовсюду отписки.

Пока я был в Москве, моя история стала новостью национального масштаба. Меня очень сильно обидел канал РЕН-ТВ, хуже всех, отвратительный канал, потому что у меня с ними была договоренность, что они мои данные раскрывать не будут —  лицо мое, бабушкино, все части тела замажут. Они без цензуры все выложили. Государственные каналы, пророссийские, управляемые властью, сделали это специально, чтобы очернить меня. Меня обвиняли в том, что я все это делал ради бабушкиной пенсии, что я бил ее, приковывал к батарее, морил голодом, держал как пленницу. Все потому что я раскрыл глаза на правду о медицине в Томске, в России, о власти.

Сейчас они всеми путями пытаются меня утопить. Моя история заставила людей думать о том, что их близкие умерли не от болезни, а от безразличия врачей. Вот этим все сказано. Я не удивлен. Потому что у нас в России людям лишь бы повод дать тебя съесть, они съедят.  

Когда я вернулся в Томск, в тот же вечер меня вызвали на допрос в местный следственный комитет. Они попросили меня отдать телефон и сказали, что подозревают, что видео — монтаж, что я смонтировал кадры и все это выдумал. Они угрожали арестом и обычком, но я отказался отдавать телефон.

Бабушка — дитя войны, она голодала. Она ссыльная, она репрессированная. Хоть какое-то уважение бы проявили за ошибки прошлого. Такое лицемерие, коррупция, просто коррупция. 

30 октября в 7:32 она умерла. Мне позвонил врач и сказал, что причина смерти очень непонятная, у нее остановилось кровообращение. В справке о смерти была указана причина смерти — пневмония, без коронавируса.

Я пообщался с человеком, который работает в органах. Он намекнул, что мне надо уехать, потому что обсуждают возможности возбуждения в отношении меня дела. Я похоронил бабушку и сразу после этого уехал. 

Уже я в Грузии тоже не чувствую себя в безопасности, потому что это не мои родственники приезжали ко мне. Ко мне подошли три человека и продложили вернуться на родину. Это были не мои друзья, и на родину меня думаю мои друзья не стали звать. Это люди как-то связанные с властью. Я человек русский, я полицию боюсь. Я не могу до сих пор привыкнуть, что здесь полиция добрая. Когда слышу “кряканье” полиции на улице, я сразу напрягаюсь. Это отголоски России.

Я не планировал куда-то уезжать вообще. Меня не то, что бы все устраивало, я себя чувствовал спокойно, я был уверен, что я могу заплатить за коммуналку, заработать, поесть купить, машину заправить. Я думал, у меня бабушка умрет спокойно дома, как положено, во сне, может быть, мечта ее была. А в итоге умерла в собачьих условиях.

Сегодня мне исполнилось 27 лет. Надеюсь, это не последний мой день рождения. Надеюсь я еще проведу на свободе свои дни рождения.

Материал подготовлен при поддержке Медиасети.

Записала Катя Патин. Фото: Елене Шенгелия